суббота, 24 мая 2014 г.

Юрий Грунин. АНТОНИНА СВЕТ АРСЕНЬЕВНА

Юрий ГРУНИН

АНТОНИНА СВЕТ АРСЕНЬЕВНА
Поэма

Нелегко найти начало, 
чтоб легко оно звучало, 
но начало – вот оно, 
найдено давным-давно. 

1 

Солнце всходит и заходит. 
Где-то к лету поворот? 
Кто там ходит – не заходит, 
а как раз наоборот, 
только тропку переходит 
у тесовых у ворот? 

Во саду ли, в огороде, 
на снегу ли во саду 
кто там вечером проходит 
на мою да на беду? 

Хорошо пожить теперь бы, 
кабы не было невзгод. 
На исходе – сорок первый. 
На подходе – новый год. 

Век прошёл – от зорек летних, 
от весёлых мирных дат. 
Был да сплыл белобилетник: 
я, как все, теперь солдат. 

Пятый день стоит в деревне, 
по дворам распределён – 
три избы на отделенье – 
наш рабочий батальон. 

В ту неделю сформирован, 
по пути обмундирован 
в стёганые ватники, 
в стоптанные валенки. 

Я обмолвлюсь предварительно: 
тут нет ничьей вины – 
батальон у нас строительный, 
поодаль от войны. 

Под ногами день наш долгий 
и не твердь и не вода: 
вмёрзшие плоты на Волге 
вырубаем изо льда. 

В руки лом, лом, лом – 
до одышки, напролом, 
бьём мы лёд, лёд, лёд – 
вот такой нам переплёт. 

Вся работа на виду – 
вся во льду, вся на льду. 
Лёд колю, как ледокол. 
До обеда далеко ль? 

Эх, работа, ох, работа – 
от темна и до темна, 
хоть погода-непогода. 
Всё проклятая война! 

Хорошо б теперь пожрать бы 
плюс поспать – не ерунда!
Хорошо б теперь на свадьбу 
иль ещё нибудь-куда!

День тяжёлый – понедельник. 
И уж валенки во льду. 
Всё равно на посиделки 
нынче вечером пойду. 

Потому что в нашей роте 
одному мне двадцать лет. 
Потому что не на фронте – 
жизни нет и смерти нет! 

2

Был в субботу я свободен, 
в понедельник стал пленён: 
то есть, в некотором роде 
с детства влюбчив по природе,
говорю при всём народе – 
улыбайся, батальон! – 
я уж по уши влюблён. 

Русокоса, невысока, 
крутобока, быстроока. 
От колодца до избы 
сто шагов у ней ходьбы. 

На узорном коромысле 
чинно два ведра повисли. 
Ходит, ими не гремя – 
и мои читает мысли, 
хоть не смотрит на меня. 

Молода, не неженка 
из-под Ельни беженка. 

Это в песне так поётся: 
из колодца вода льётся – 
льётся, проливается, 
к морю пробивается. 

А на деле от колодца 
лёд не может отколоться. 
Я пришёл – и враз прирос: 
приковал меня мороз. 
Даже сердце ликовало,  
что любовь, мол, приковала! 

Я примёрзшею сосулькою 
стою-стою-стою, 
лишь ногой своей постукиваю 
об ногу свою. 

Эх, зелено-молодо! 
Я стою, стою на льду. 
Ах, ветрено-холодно! 
Я, наверно, спать пойду. 

Спать с вечера велено, 
в перекуры чтоб не спал. 
Ах, холодно-ветрено! 
И до стона я устал. 

Нет, не выйдет она по воду. 
Лягу раньше на часок. 
Видно, нету у ней повода. 
Съесть бы хлебушка кусок! 

Мне б ходить за ней по снегу 
да следить за ней по следу 
да по льду за ней скользить.
Мне б достать ей звёзды с неба 
да за ней по белу свету 
всё ходить-ходить-ходить. 

За окном она проходит – 
я слежу за ней в окно: 
солнце всходит – не заходит, 
только без неё темно! 

Не могу я на девицу 
наглядеться-надивиться: 
и не дивная краса, 
и не длинная коса, 
а посмотрит – как от солнца, 
лёд растает на оконце. 
Просто чудо-чудеса 
эти девичьи глаза. 

3 

Дни идут, идёт работа 
от темна и до темна, 
от озноба и до пота, 
от бревна и до бревна – 
всё проклятая война. 

Проявляем мы отвагу, 
за бревном берём бревно, 
подлезаем мы под вагу, 
а в глазах темным-темно. 
Похлебать бы добрых щей! 
Отощал я как Кащей. 

Но бывают перекуры – 
у костра обмякший круг. 
Оживают балагуры. 
Просвещает политрук. 

И уже легко, тепло нам – 
по телам плывёт тепло, 
и на фронте без урона 
в сводке Совинформбюро. 

Паром тянет от портянок, 
и остаток пайки – в рот, 
и махоркою потянет, 
ажно за сердце берёт. 

Но пора уже на плот – 
это фронт наш и оплот. 
Вот такой нам переплёт. 

Снова к Волге – в руки лом, 
льду и брёвнам бьём челом. 

Где же ты, весна-красна, 
иль хотя б день отдыха? 
Всё проклятая война 
до синего потроха. 

4

Я насвистываю арии, 
я весел, как чумной: 
нынче праздник Красной Армии, 
нам дали выходной! 

Уж я нынче поусердствую – 
усердным я слыву, – 
уж я беженку соседскую 
окликну-позову. 

Не стоять же мне как чучелу 
под месяцем-луной, 
чтобы девица подшучивала 
как-то надо мной. 

Чтоб любовь моя осмеяна и в шутку не была, – 
«Антонина свет Арсеньевна, – 
спрошу я, – как дела?» 

Приглашу я за околицу – 
глазастую, её. 
Сердце буйное расколется 
от радости моё. 

Невзначай осмотрим проруби, 
застывшие плоты, 
только сердце бьётся голубем, 
а в руки бы цветы! 

Тени синие, весенние 
в остатке февраля. 
Антонина свет Арсеньевна, 
весенняя заря! 

5

В сонном солнце, в дивной дыне 
разжигается азарт: 
то-то тают льда твердыни, 
коль у жизни посредине 
встал пьянящий месяц март. 

Потеплело, как в апреле. 
Говорят, прошла зима. 
Как на сочной акварели, 
в дымке солнечной дома. 

А на дереве у дома, 
раскричавшись сгоряча, 
примостились три знакомых, 
три приятеля грача. 

Говорят, снег весь растает. 
Тает снег и тут, и там, 
и под крышей вырастают 
не по дням, а по часам, 
удивительно быстры, 
три сосульки, три сестры. 
А с сосулек – так ли, как ли – 
по секундам – капли, капли! 

Бусы-капли были звонки. 
И тогда – вину тут чья? – 
три сосульки, три сестрёнки 
разревелись в три ручья. 
Всё случилось очень просто: 
плакс никто не поберёг. 

Три ручья от перекрёстка – 
трём тропинкам поперёк – 
потекли туда, где лучше: 
где реки голубизна. 

Три грача про этот случай 
говорят: – Пришла весна! 

До весны и впрямь недолго. 
Тает сердце. Тает лёд. 
Тают наши дни на Волге: 
тает в ней последний плот. 
Вот такой нам переплёт. 

День пройдёт – мороз рисунки 
вновь выводит на окне, 
чтоб не плакали сосульки 
о прошедшем этом дне. 

А когда в далёком блеске 
вспыхнет люстрою луна – 
льда хрустальные подвески 
заиграют у окна. 

И тогда – шинель внакидку – 
выхожу я на крыльцо. 
Выйдем с Тоней за калитку – 
загляжусь в её лицо, 
всё на свете забывая, 
улыбаюсь вместе с ней, 
а она, хрусталь сбивая, 
сыплет смех свой по весне. 

Смех звенит – как снег искрится. 
Век бы слушал – не устал! 
Так разбились три сестрицы. 
Так рассыпался хрусталь. 


6

За окном моим – луна. 
В сонном царстве тишина. 
Я ж лежу да не усну 
в эту лунную весну. 

То ли мнится, то ли снится, 
то ли сказка, то ли сон, 
коли мчится колесница, 
в колесе мелькают спицы, 
пыль взметённая клубится 
позади за колесом? 

Счастье в руки: звёзды с неба, 
новой жизни полоса! 
Тарахти, моя телега, 
все четыре колеса – 
мимо-мимо-мимо-мимо 
всех, кто зря на жизнь сердит, 
Антонина, Антонина 
справа об руку сидит. 

Звонким звоном под дугою 
бубенец – на весь свет. 
Едем, едем с дорогою 
под венец – в сельсовет. 
Хорошо из-под венца 
выпить доброго винца! 

Как на сцене пантомима – 
за столом сижу, жених. 
И невеста Антонина – 
платье в волнах кружевных.

То ли спится, то ли снится, 
то ли небыль, то ли сон – 
как близки её ресницы! 
К ним клонюсь, к лицу лицом. 

Ждал я, ждал такого сколько! 
Щёки пламенем горят. 
Громкий гомон: – Горько, горько! 
Горько! – гости говорят, 
подсластить вино велят.

Разлился тот клич рекою.
Я к руке тянусь рукою, 
да к лицу её клонюсь, 
да любить её клянусь:

– Красота ты моя Золушка, 
лазурная звезда, 
золотая моя зорюшка, 
не гасни никогда! 

Разлился весь свет рекою, 
не слыхать нигде покоя: 
шум и гомон, всё вверх дном – 
ходит хата ходуном. 
Ходи, хата, ходи, печь, – 
хозяину негде лечь! 

Негде лечь? Зачем ложиться, 
коль стоит неугомон, 
коли можно покружиться 
в вихре-вальсе под гармонь! 

Гармонист серьёзно, мудро 
начинает, сам суров – 
и летит по перламутру 
стая пальцев-соколов.
Разгорается душа – 
так гармошка хороша. 

Сыпь, гармошка, звон-забава, 
в пляс хочу – не утерпеть! 
Шёпот слева, шёпот справа: 
Тонина подружка Пава 
будет петь. 
Спой, подружка! Пава, спой, 
песней сердце успокой! 


   Песня Павы

Растекается дороженька 
за тридевять земель.
Ты куда ж, моя подруженька, 
куда уйдёшь теперь? 
Кличешь, кличешь – не докличешься, 
зовёшь тебя, зовёшь, 
ты зачем своё девичество 
так рано отдаёшь? 
Почему ты не откроешься, 
зачем пошла к венцу? 
Я смотрю, моё сокровище, 
венец тебе к лицу. 
Только слову откровенному 
поверить ты должна: 
будет тягостью военному, 
помехою – жена. 
Погляди – бушует сильная 
военная гроза. 
Не проплачь ты свои синие 
влюблённые глаза! 
Растеклась дорожка дальняя 
на фронт передовой. 
Не останься ты, печаль моя, 
ни девкой, ни вдовой… 

Этой песне нет предела. 
Пляской песню заглуши! 
Ты всё пела? Это дело. 
Так поди же, попляши! 

– Ах, куда-куда-куда ты, – 
говорят в кругу солдаты, – 
коль сейчас в самый раз 
против нас пуститься в пляс? – 
и рванули, как сумели, 
в пляс сорвут хоть мертвеца: 
– Твой черёд, мели, Емеля, 
не споткнись, земляк-земеля, 
ламца-дрица-гопца-ца! 

Льёт мелодию тальянка: 
здравствуй, радость, – прочь, печаль! 
Жарь, цыганка-сербиянка, 
шёлком вышитая шаль, 
для тебя хоть наизнанку, 
потому – теперь гулянка: 
ничего душе не жаль, – 
жарь!

Льётся водка-самогон. 
Бьёт чечётку сапогом 
да за Павой по пятам 
ходит бравый капитан: 
колобком идёт, удал, 
каблуком ведёт удар. 

Подо мной скрипит скамья. 
– Эх, барыня ты моя!.. 
Так с ударами б и я. 
– Сударыня ты моя!.. 
Жениху, мол, не c руки, – 
говорят в кругу дружки. 

Что ж, торчу, как гвоздь, ни с места. 
Ведь со мной – моя невеста! 
Блеск таят её глаза, 
иногда по мне скользя. 
В тех глазах – лишь мне известно – 
свет лазури, бирюза. 
И горят они, грозя: 
не обнимешь, неуместно!.. 

Я проснулся. Ночь мутна. 
Скрылась в облаке луна. 
Пробужденьем потрясён. 
Повтори ж, судьба, мой сон! 


7

Сказку сказывают скоро 
без забот да без хлопот. 
У меня ж об эту пору 
вышло всё наоборот: 
день за днём проходит споро – 
сказка медленно идёт. 
Такова оказия: 
не спеша рассказываю. 

И хотя близка развязка, 
скорым словом не вреди! 
Будни – быль. А счастье – сказка. 
Сказка где-то впереди. 


8

Красота – судьбы награда. 
И не надо, нет, не надо 
преклоняться, падать ниц 
там, где губ ярка помада 
да дрожит над светом взгляда 
тень наклеенных ресниц. 

Сколько девушек и женщин! 
Мне ж одна – предмет тоски. 
Улыбнётся, зубы – жемчуг, 
губы – розы лепестки. 

Не красна она речами – 
речи к встрече не летят. 
Поведёт она плечами, 
только очи заблестят.
А пойдёт она, спеша ли 
повернётся – из-под шали 
груди выпорхнуть хотят. 

Та, что вечером вчера 
губ своих не отвела… 


9

Так проходят дни неровные 
сквозь сердце напролёт.
Чуть не падаю на брёвна я. 
Такой вот переплёт. 

Утро-вечер сердце радуют: 
приварок нам дают. 
А на фронте люди падают 
и больше не встают. 

Всё понятно, всё по полочкам. 
А сердцу двадцать лет. 
Танцевать бы лучше полечку, 
не думать про обед. 
Помахать девчонке варежкой – 
мол, я ещё живой! 
Где-то падает товарищ мой 
с пробитой головой. 

И кончаются деньки мои – 
и скоро мой черёд. 
Скоро этот лёд покину я. 
Такой вот переплёт. 
Выбиваем брёвна клиньями, 
кувалдами гремя. 
А мечты своими крыльями 
овеяли меня… 

Мне денёк бы, как дневальному, 
в тепле бы посидеть, 
мне б не шапку да не валенки – 
получше что надеть! 
Мне ж не краситься, не пудриться, – 
судьба, мне помоги! 
Мне б начистить мелом пуговицы, 
ваксой – сапоги. 

Пусть я званья невысокого 
и ростом невысок – 
только выйду бодрым соколом, 
пилотку на висок, 
да пройду ногами бодрыми – 
весёлый, молодой, – 
где стоят молодки с вёдрами 
за чистою водой, 
где течёт да не кончается 
студёная вода, 
где встречаются-прощаются 
всегда во все года, 
в разговорах не спохватятся, 
что ждут их утюги… 

Мне б пойти сегодня свататься.
Судьба, мне помоги! 


10

Всё, что будет, не забудется. 
Всё будет по весне! 
Даже свадьба наша сбудется – 
внезапней, чем во сне! 

Повторю словами старыми: 
любовь пьяней вина. 
Песней сердца светлой стала мне 
жемчужина-жена. 

Только в загсе не отмечены – 
венец вокруг столба. 
А виной тому неметчина, 
военная судьба. 

Нету денег просто-напросто, 
да поп далёк – венчать. 
У солдата ж нету паспорта, 
куда лепить печать. 

Жить с любовью непочатою 
до стона я устал. 
Жаркой кровью напечатал я 
любовь в её уста, 
как печать необычайную 
под взором голубым. 
Хлопотать ли о венчании, 
коль без венца любим, 
коли смотрит в душу ласковая, 
юностью маня, 
нерассказанною сказкою 
овеяла меня, 
коль желания сплетаются, 
свиваются в одно – 
предназначенному таинству 
свершиться суждено. 

Так весна моя кружилася – 
во льду да на плоту. 
Так вот сказка и сложилась вся, 
как песня, на лету. 

Сказка сладкая, горячая – 
не дай, судьба, конца: 
счастья дни не укорачивай, 
не разрывай сердца. 


11

Сказке кончиться пора. 
Сказке счастья – до утра. 

До утра. До жизни новой. 
Песня смолкла, не дыша. 
Антонина, цвет вишнёвый, 
как русалка хороша. 

Я и сам, как песня, замер, 
обнимая близкий стан, 
чтобы слить глаза с глазами, 
грудь к груди, уста к устам. 

Так хотел бы до могилы 
плыть в любви без берегов: 
вечно слушать шёпот милой, 
пить из губ её любовь 
да запутываться в сети 
расплетённых мягких кос, 
чтоб жила на белом свете 
та любовь – свежее рос, 
дня светлей, прекрасней сказки, 
чтобы не было тоски, 
чтоб ночами трогать в ласке 
грудей нежные соски. 

Говорю: я в сказке б замер, 
на полслове бы утих, 
лишь бы гладить тёплый мрамор 
бёдер выпуклых крутых. 

Только так бы век свой целый 
жить да быть – не унывать, 
а вдыхать бы свежесть тела, 
тело милой целовать, 
вновь запутываясь в россыпь 
русых прядей до зари… 
Только Тоня в дрёме просит: 
– Двери в песню затвори, 
о таком не говори! 
Песня льётся на исходе. 
Что в неё мы подольём? 
Ночь проходит, солнце всходит. 
В 6-00 в поход выходит 
наш рабочий батальон. 

И молчит, как камень, Тоня: 
взгляд в росе солёной тонет, 
руки – кос не заплести. 
Пусто в сердце, в песне, в доме. 
Как до смерти – до шести. 

Антонина, отпусти! 
Пусть всё в памяти воскреснет. 
Ты живи, тебе цвести! 
Ты услышь меня хоть в песне! 
Тоня, жизнь моя, прости. 

Сказку некуда вести. 


12

Я прошёл по свету много, 
волком в клетках колеся – 
не дошёл я до порога, 
где жила моя краса. 

Не дошёл. Из наступленья 
угодил я в плен к врагу. 
Отбывал потом за плен я. 
Словом, по уши в долгу. 

Виноват, что жил, как выйдет – 
просто жил, как Бог велел. 
Виноват, что много видел. 
Виноват, что уцелел. 

Виноват – друзья убиты 
всё на той передовой, 
ну а я – умытый, бритый 
и ухоженный – живой. 

Но меня поймите вы же: 
помню сам свою вину 
и всё время вижу, вижу 
эту самую войну 
в каждом доме, в каждом томе, 
каждой ночью, в каждом дне. 
Вспоминаю не о Тоне, 
а о той – о той войне. 

И встаёт мне даль иная 
с чёрной кровью на снегу. 
Вспоминаю, вспоминаю. 
Не хочу, но не могу. 

Прячу голову в ладони, 
прячу сердце в беге дней. 
Вспоминаю и о Тоне. 
Да, конечно, и о ней. 

Жил нехитро. Врал не много. 
Раньше верил в чудеса. 
Не дошёл я до порога, 
где жила моя краса. 
Далека была дорога. 
Велика была тревога. 
Я стою у эпилога. 
Жизнь проходит. Сказка вся. 


Эпилог

Ночь, как вечность, не кончается. 
Застыла тишина. 
Только маятник качается, 
всё мается без сна. 

И под этот нудный маятник – 
навязчивый уют – 
тени встреч каких-то маленьких 
в бессоннице встают: 

скольких женщин перевидывал 
и скольких прозевал, 
поцелуи без любви давал, – 
любя, не целовал. 

Но стихами с мукой, с нервами 
за всё платил сполна. 
Где ж меж верными-неверными 
заветная одна? 

А усну я – цепи снятся мне, 
веригами висят. 
И давно уже не двадцать мне, 
а полных пятьдесят. 

И всё жил от срока к сроку я, 
до года, до числа. 
И всё встреча та нескорая 
не шла – и не пришла. 

А я жизнь свою откладывал 
до радостного дня, 
никого собой не радовал, 
и редко кто – меня. 

Где же ты, неутомимая, 
желанна и нежна, 
Антонина, Антонина моя, 
прежняя жена? 

Под ресницами ажурными – 
всегда удивлены – 
где два озера лазурные 
бездонной глубины? 

Сердце мне тоска раскалывает, 
кровь гоня к вискам. 
Губы алые коралловые, 
выточенный стан. 

Где ты, где? – ищу по свету я 
по скатерти дорог. 
И оглядываюсь, сетуя: 
не смог, не уберёг. 

Осыпается акация 
изменою-листвой. 
Сколько звал, не откликается 
далёкий голос твой.

Мысли тягостные, грустные. 
В пути моём туман. 
Где же косы, косы русые – 
чарующий дурман? 

Чьей краса твоя осенняя 
любовью зажжена, 
Антонина свет Арсеньевна, 
княжна моя, жена? 

Я хочу тебя – пойми меня – 
увидеть наяву. 
Я твоим нетленным именем 
все песни назову.

Только песни Божьей милостью 
тебя не приведут, 
если розовою жимолостью 
песни отцветут, 

если столько лет рассеяно, 
растеряно в пути. 
Антонина свет Арсеньевна, 
как мне тебя найти? 

1951, Степлаг,
1971, Джезказган.





Комментариев нет:

Отправить комментарий